отрывки которые поражают.

[Сергей Михайлов]

я давно хотел завести эту тему,о литературе.
в каждой,даже самой гениальной книге есть страница,которая нас задевает сильней других.
давайте делиться этими страницами.......
только чтоб не больше одной странички пожалуйста.

и откуда.
Павлов,луная радуга.

Специфика вашей работы сама по себе для меня темный лес, -
продолжала она. - Я не специалист и не знаю, до какой степени
жизнеспособен ее механизм. Но не надо быть специалистом, чтобы видеть, до
какой степени он мертвоспособен... Едва ли не всякий раз, продвигаясь
вперед буквально на несколько метров или спасая кого-то, вы оставляете за
собой своих мертвецов. Десятки. В общей сложности сотни... А может, и
тысячи, Нортон?.. Каким количеством жизней оплачена каждая пядь каждой из
тронутых вами лун и планет? Молчите?.. Трупами ваших товарищей усеян ваш
путь. И трупами ваших курсантских иллюзий. И конца этому что-то не
видно... Нет, я судить не берусь, насколько оправдан суперпроцент такого
количества жертв. Вероятно, оправдан, если Земля, бдительно оберегающая
принципы гуманизма, на это идет. Но Земля еще просто не знает, как сильно
меняется ваша психика, ваш внутренний мир. Узнав, она ужаснулась бы... О,
сначала вы чувствуете себя носителями мужской отваги, храбрецами. А
кое-кто и героями. Это когда получаете первые визы на выход в
Пространство. Ну а потом? Кем вы себя чувствуете потом? Вот вы, Нортон,
чувствуете себя героем?
Он промолчал. Вопрос был нелеп.
- Ладно, отвечу за вас. Героизм... Вы про него позабыли, вы толком
уже и не знаете, что это такое. Да, парадокс: ваша работа - сплошной
героизм, а для вас, ее повседневных производителей, это понятие стерлось.
Больше того, вы с подозрением относитесь к слову герой или даже к слову
"отвага". Бывалых десантников мощно узнать не только по форме с кошачьей
эмблемой на рукаве. В глазах недоверие, ходит с оглядкой, словно все время
ждет удара из-за угла. Вам, профессионалам Зон Смерти, надо бы на рукав
другую эмблему... Впрочем, не надо. Эта эмблема и так постоянно у вас в
голове. В мыслях, в чувствах, в самой крови!.. Привычка заглядывать в свой
внутренний мир - свойство нормальных людей - вас угнетает. Вы не любите
вспоминать. Причина проста: память о вашей работе забивает все остальное.
Что у вас может быть в памяти? Масса неимоверно рискованных операций? Да.
И лица участников. Лица ваших друзей и товарищей. Тех, к которым вы
привыкаете за годы совместной работы, кому отдаете частицу себя и...
многие из которых гибнут прямо на ваших глазах. Гибнут, причем не однажды,
а столько раз, сколько вы вспоминаете, плюс тот... самый первый,
непоправимый. В сущности, вам больше не о чем вспоминать, и этим вы
отличаетесь от работников Внеземелья любой другой специальности. Мертвые
лица погибших не дают вам покоя. Но не вспоминать невозможно, к ржавчина
воспоминаний, вызывая у вас ложное чувство вины, разъедает вам души. Не
так ли, Нортон?
Он смотрел на нее и молчал. Дела обстояли еще хуже, чем она себе
представляла, но ему хотелось понять, зачем ей все это надо.
- Вы живете... нет - существуете... да, совершенно автоматически
существуете в атмосфере забытого вами же героизма, на который вам
наплевать. В сумерках вашей мрачной отваги, которую вы разучились уже
замечать. И еще - в оглушительной тишине пантеона давно похороненных
мертвецов, которые тысячи раз умирают и не могут никак умереть в вашем
сознании!.. Мало того, нет ни малейшей гарантии, что сами вы...

[Bullet787]

Фима же, небрежно при выходе нацепив галстук на собственную шею, как бы приводя себя в порядок после духоты и толкотни музея, погулял небрежно в Александровский сад и шлепнулся на скамью у памятника Пржевальскому.

– Это тебе не верблюдов доить, – с назидательной покровительственностью сказал он памятнику.

[ilho]

в свое время(середина 80-х) поразила ВСЯ книга Момент Истины(в августе 44).

[Сергей Михайлов]

Примерно в полночь сон наконец сжалился над игемоном. Судорожно зевнув, прокуратор расстегнул и сбросил плащ, снял опоясывающий рубаху ремень с широким стальным ножом в ножнах, положил его в кресло у ложа, снял сандалии и вытянулся. Банга тотчас поднялся к нему на постель и лег рядом, голова к голове, и прокуратор, положив собаке руку на шею, закрыл наконец глаза. Только тогда заснул и пес.
Ложе было в полутьме, закрываемое от луны колонной, но от ступеней крыльца тянулась к постели лунная лента. И лишь только прокуратор потерял связь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно тронулся по светящейся дороге и пошел по ней вверх прямо к луне. Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на прозрачной голубой дороге. Он шел в сопровождении Банги, а рядом с ним шел бродячий философ. Они спорили о чем-то очень сложном и важном, причем ни один из них не мог победить другого. Они ни в чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем. Само собой разумеется, что сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением -- ведь вот же философ, выдумавший столь невероятно нелепую вещь вроде того, что все люди добрые, шел рядом, следовательно, он был жив. И, конечно, совершенно ужасно было бы даже помыслить о том, что такого человека можно казнить. Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть этого путешествия вверх по лестнице луны.
Свободного времени было столько, сколько надобно, а гроза будет только к вечеру, и трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так говорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный порок.
Вот, например, не струсил же теперешний прокуратор Иудеи, а бывший трибун в легионе, тогда, в долине дев, когда яростные германцы чуть не загрызли Крысобоя-великана. Но, помилуйте меня, философ! Неужели вы, при вашем уме, допускаете мысль, что из-за человека, совершившего преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?
-- Да, да, -- стонал и всхлипывал во сне Пилат.
Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь, ночью, взвесив все, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы спасти от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!
-- Мы теперь будем всегда вместе, -- говорил ему во сне оборванный философ-бродяга, неизвестно каким образом вставший на дороге всадника с золотым копьем. -- Раз один -- то, значит, тут же и другой! Помянут меня, -- сейчас же помянут и тебя! Меня -- подкидыша, сына неизвестных родителей, и тебя -- сына короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы.
-- Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета, -- просил во сне Пилат. И, заручившись во сне кивком идущего рядом с ним нищего из Эн-Сарида, жестокий прокуратор Иудеи от радости плакал и смеялся во сне.

[Сергей Михайлов]

Из вереска напиток
Забыт давным-давно.
А был он слаще меда,
Пьянее, чем вино.

В котлах его варили
И пили всей семьей
Малютки-медовары
В пещерах под землей.

Пришел король шотландский,
Безжалостный к врагам,
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.

На вересковом поле,
На поле боевом
Лежал живой на мертвом
И мертвый - на живом.
_______

Лето в стране настало,
Вереск опять цветет,
Но некому готовить
Вересковый мед.

В своих могилках тесных,
В горах родной земли
Малютки-медовары
Приют себе нашли.

Король по склону едет
Над морем на коне,
А рядом реют чайки
С дорогой наравне.

Король глядит угрюмо:
"Опять в краю моем
Цветет медвяный вереск,
А меда мы не пьем!"

Но вот его вассалы
Приметили двоих
Последних медоваров,
Оставшихся в живых.

Вышли они из-под камня,
Щурясь на белый свет,-
Старый горбатый карлик
И мальчик пятнадцати лет.

К берегу моря крутому
Их привели на допрос,
Но ни один из пленных
Слова не произнес.

Сидел король шотландский,
Не шевелясь, в седле.
А маленькие люди
Стояли на земле.

Гневно король промолвил:
"Пытка обоих ждет,
Если не скажете, черти,
Как вы готовили мед!"

Сын и отец молчали,
Стоя у края скалы.
Вереск звенел над ними,
В море катились валы.

И вдруг голосок раздался:
"Слушай, шотландский король,
Поговорить с тобою
С глазу на глаз позволь!

Старость боится смерти.
Жизнь я изменой куплю,
Выдам заветную тайну!" -
Карлик сказал королю.

Голос его воробьиный
Резко и четко звучал:
"Тайну давно бы я выдал,
Если бы сын не мешал!

Мальчику жизни не жалко,
Гибель ему нипочем...
Мне продавать свою совесть
Совестно будет при нем.

Пускай его крепко свяжут
И бросят в пучину вод -
А я научу шотландцев
Готовить старинный мед!.."

Сильный шотландский воин
Мальчика крепко связал
И бросил в открытое море
С прибрежных отвесных скал.

Волны над ним сомкнулись.
Замер последний крик...
И эхом ему ответил
С обрыва отец-старик:

"Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды.
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.

А мне костер не страшен.
Пускай со мной умрет
Моя святая тайна -
Мой вересковый мед!"

[koekak86]

в пику форумного противостояния:
Кирилл Аркадьич!
- Ну?
- Ты не сопи. Ответь! Тебе жалко - что-ли?
- Что ты хочешь услышать?
- За что - не любишь. Ты же сам - спецназовец!
- Кто - я?! Ты - прикалываешься?! Сравнил - с пальцем! Я - партизан, полевик. Вот - комбатант! Нас теперь - так матюгать стали. От ваших рембов я, обычно, бегаю. Причем, до усрачки, - быстро. Если время позволяет - минирую отход. Ну, иногда отстреливаюсь. Любой спецназёр, догнав, с наслаждением отрежет мне голову - по плечи и, удовлетворившись, еще и насрёт в грудную клетку. Нашел себе, блядь, спецназовца...
- Не! Тут - понятно. Задачи-то у тебя - самого, ведь чисто спецназовские?
- Чисто партизанские, ты хотел сказать.
- Какая разница?
- Большая. Спецназ, в первую очередь, герои. Дух победителя! Крылатые демоны войны! Супермены из кремния и стали! Потом все остальное... А мы - пехота из говна и соломы, что нам с вами ровняться?
- Да ладно! Ты - расскажешь. Скажи еще - обидно!
- Да нет! Ты не понял, Костя. Не в родах и названиях суть. В духе. Понимаешь? Вас изначально затачивают на подвиг. Вы - легенда, еще из учебки не выйдя. Сам факт наличия берета - как нимб. Само слово - вслушайся: "спецназ!" Каково?! - чуть помолчал, в углу не протестовали... - У меня, брат, уже была одна война, давно. Сейчас вторая... Полгода людей, один за одним теряю. Знаешь, что понял?
- Что? - голос глухой, но без обиды...
- Единственный подвиг здесь - достойно сдохнуть. Лег, не облажавшись, не подставив пацанов - герой! Остальное - пакость одна... Понимаешь, о чем - я?
- Да. У меня - пятая командировка...
- Четыре первые - где?
- Бывший Союз и Чечня, в основном.
- С Жихарем поговори. Он тоже - с тех краев.
- Говорил... Я тебе так скажу, командир. Мы - не герои, поверь. Дело свое - знаем. Служим - честно. И умирать - не собираемся. Однозначно - не герои, Аркадьич.
- Ну, и славно... Самое главное.


************************************************** **********
В трубе, зажав в последнем спазме дыхание, прошелестело.
- "Первый". Готовность! Начинаю отсчет!
- Есть отсчет!
Всё, камрады! Дед сейчас на Луну вас отправит...
- Пять... - глянул на Костю. Он заметил и твердо кивнул в ответ.
- Четыре... - спокойный молчун-связист, уперся взглядом внутрь себя.
- Три... - несчастный Педаля, забившись в нишу, старательно выполняет шипящую команду связистов "носа - не кажи!".
- Два... - в голове веер: от "не сработает сигнал", до "сейчас заметят и вмажут первыми; со всех своих стволов - залпом".
- Один...
Ну... Давай... Давай! Да-ва-й-й-й!
Три голоса - один в трубе и два на КППП - сливаются в единый, заглушенный страшным разрывом, крик:
- Огонь!!!
Ну, понеслась, твою мать! Даешь Сутоган, сука!!!

Глеб Бобров«Эпоха мертворожденных»

[deadok]

"Пятьдесят шесть. О мухах.

Разве могу осуждать мух за то, что ебутся? Однако когда на моей голове, злит. Так же и пидарасы. Когда в тихом уединении делают то, к чему лежат их души, кто возразит? Но они устраивают факельные шествия и приковывают себя к фонарям на набережной, дудят в дудки, бьют в барабаны и кричат, чтобы все знали про их нрав — что-де лупятся в очко и долбятся в жопу. Истинно, они хуже мух, ибо мухи только изредка согрешают на моей голове, пидарасы же изо дня в день пытаются совокупиться в самом ее центре. Мухи по недомыслию, пидарасы же хладнокровно и сознательно.

И через то постигаю, что пялить они хотят не друг друга, а всех, причем насильно, и взаимный содомус для них только предлог и повод..."

"Сто восемь. О музыке.

Те, кто долго жил среди пидарасов, говорят, что они втайне стыдятся своего греха и стараются поразить всякими фокусами. Думают про себя так: «Да, я пидарас. Так уж вышло — что теперь делать… Но может быть, я гениальный пидарас! Вдруг я напишу удивительную музыку! Разве посмеют плохо говорить о гениальном музыканте…» И поэтому все время стараются придумать новую музыку, чтобы не стыдно было и дальше харить друг друга в дупло. И если б делали тихо, в специальном обитом пробкой месте, то всем было бы так же безразлично, как и то, что долбятся в сраку. Но их музыку приходится слушать каждый день, ибо заводят ее повсеместно. И потому не слышим ни ветра, ни моря, ни шороха листьев, ни пения птиц. А только один и тот же пустой и мертвый звук, которым хотят удивить, запуская его в небо под разными углами.

Бывает, правда, что у пидарасов ломается музыкальная установка. В такие минуты спеши слушать тишину..."

Пелевин, S.N.U.F.F.

[deadok]

Оттуда же:

"Семьдесят один. Тайна власти.
Смотрящий по Шансону сказал: сущность власти не в том, что уркаган может начать войну. Сущность власти в том, что он сможет и дальше остаться уркаганом, если отдаст такой приказ точно в нужный момент — когда к нему повернутся пацаны. И никакого иного владычества нет, есть только гибель на ножах или слив в пидарасы.

Древние понимали это, нынешние нет.

Поистине, искусство властителя сводится лишь к тому, чтобы как можно дольше делать вид, будто управляешь несущим тебя смерчем, презрительной улыбкой отвечая на укоры подданных, что смерч несется не туда.

То же относится и ко многому иному"


имхо шикарная книжка.

[Миклухо Маклаев]

Дарья Васильевна приехала и наказала сыну:
– Коли на Москве не повезло, так езжай, родимый, обратно в Чижово, а невестушку я тебе приглядела. Две деревеньки у ней, мужиков шесть десятков. Работящи и непьющи. Скотинки полный двор. Коровки-то – му-у, козочки – бе-э, свинюшки-то – хрю-хрю! Строения усадебны приличны, только вот печки дымят, неисправны... Уж така ладненька! Уж така до-мовитенька! Немножко коса, чуточку ряба. Но глаз от нее не оторвать. Никак не веселится, ревмя ревет, девство свое от покушений оберегая. Взаперти суженого поджидает. Вот ты, не будь балдой, и заявись – предстань женихом во плоти!
– Мне, маменька, жениться – как давиться. Сама ты дура, и для меня дуру нашла, чтобы на старости лет придурков нянчить...

Орловых было пять братьев – Иван, Григорий, Алешка, Федор и Владимир, а стрелец этот приходился им дедом. Все пятеро – верзилы-громобои, кровь с молоком и медом, растворенная водками и наливками. Службу начинали солдатами, и никто в Петербурге не мог совладать с ними, ибо на расправу были коротки. А всю шайку-братию держал в подчинении старший сирота – Иван Орлов; при нем младшие дышать не смели, садились лишь по его команде, величая Ванюшеньку почтительно – судариком, папинькой, старинушкой. Ежели его не понимали, Ванечка кулаком – бац в ухо, и в головах братцев наступало прояснение.

)))

[Bullet787]

Он задумчив всегда в себе,
Он высок и хорош собой,
Твой куратор из ФСБ,
Незаметный нигде герой.
Не смыкая усталых глаз
Он курирует каждый пост,
Чтобы ты не ушел от нас
Раньше времени на погост.
Зря не веришь мне, может быть,
Мой куратор с твоим знаком,
Они даже пивка попить
Могут в пятницу вечерком.
Вот придут они вечером в паб
Ноутбук каждый вынет свой,
Ты-то будешь смотреть на баб,
А они - следить за тобой.
Ты – простой интернет-баран,
Нет просветов в твоей судьбе,
А он минимум капитан,
Твой куратор из ФСБ.
Он как ангел-хранитель твой,
И пускай, он незрим тебе,
Он везде и всегда с тобой,
Твой куратор из ФСБ.
PS:
Я писал, что он гад и псих,
Что таких козлов больше нет,
Но он правит мой каждый стих,
Он и сам недурной поэт...