отрывки которые поражают.

я давно хотел завести эту тему,о литературе.
в каждой,даже самой гениальной книге есть страница,которая нас задевает сильней других.
давайте делиться этими страницами.......
только чтоб не больше одной странички пожалуйста.

и откуда.
Павлов,луная радуга.

Специфика вашей работы сама по себе для меня темный лес, -
продолжала она. - Я не специалист и не знаю, до какой степени
жизнеспособен ее механизм. Но не надо быть специалистом, чтобы видеть, до
какой степени он мертвоспособен... Едва ли не всякий раз, продвигаясь
вперед буквально на несколько метров или спасая кого-то, вы оставляете за
собой своих мертвецов. Десятки. В общей сложности сотни... А может, и
тысячи, Нортон?.. Каким количеством жизней оплачена каждая пядь каждой из
тронутых вами лун и планет? Молчите?.. Трупами ваших товарищей усеян ваш
путь. И трупами ваших курсантских иллюзий. И конца этому что-то не
видно... Нет, я судить не берусь, насколько оправдан суперпроцент такого
количества жертв. Вероятно, оправдан, если Земля, бдительно оберегающая
принципы гуманизма, на это идет. Но Земля еще просто не знает, как сильно
меняется ваша психика, ваш внутренний мир. Узнав, она ужаснулась бы... О,
сначала вы чувствуете себя носителями мужской отваги, храбрецами. А
кое-кто и героями. Это когда получаете первые визы на выход в
Пространство. Ну а потом? Кем вы себя чувствуете потом? Вот вы, Нортон,
чувствуете себя героем?
Он промолчал. Вопрос был нелеп.
- Ладно, отвечу за вас. Героизм... Вы про него позабыли, вы толком
уже и не знаете, что это такое. Да, парадокс: ваша работа - сплошной
героизм, а для вас, ее повседневных производителей, это понятие стерлось.
Больше того, вы с подозрением относитесь к слову герой или даже к слову
"отвага". Бывалых десантников мощно узнать не только по форме с кошачьей
эмблемой на рукаве. В глазах недоверие, ходит с оглядкой, словно все время
ждет удара из-за угла. Вам, профессионалам Зон Смерти, надо бы на рукав
другую эмблему... Впрочем, не надо. Эта эмблема и так постоянно у вас в
голове. В мыслях, в чувствах, в самой крови!.. Привычка заглядывать в свой
внутренний мир - свойство нормальных людей - вас угнетает. Вы не любите
вспоминать. Причина проста: память о вашей работе забивает все остальное.
Что у вас может быть в памяти? Масса неимоверно рискованных операций? Да.
И лица участников. Лица ваших друзей и товарищей. Тех, к которым вы
привыкаете за годы совместной работы, кому отдаете частицу себя и...
многие из которых гибнут прямо на ваших глазах. Гибнут, причем не однажды,
а столько раз, сколько вы вспоминаете, плюс тот... самый первый,
непоправимый. В сущности, вам больше не о чем вспоминать, и этим вы
отличаетесь от работников Внеземелья любой другой специальности. Мертвые
лица погибших не дают вам покоя. Но не вспоминать невозможно, к ржавчина
воспоминаний, вызывая у вас ложное чувство вины, разъедает вам души. Не
так ли, Нортон?
Он смотрел на нее и молчал. Дела обстояли еще хуже, чем она себе
представляла, но ему хотелось понять, зачем ей все это надо.
- Вы живете... нет - существуете... да, совершенно автоматически
существуете в атмосфере забытого вами же героизма, на который вам
наплевать. В сумерках вашей мрачной отваги, которую вы разучились уже
замечать. И еще - в оглушительной тишине пантеона давно похороненных
мертвецов, которые тысячи раз умирают и не могут никак умереть в вашем
сознании!.. Мало того, нет ни малейшей гарантии, что сами вы...

Фима же, небрежно при выходе нацепив галстук на собственную шею, как бы приводя себя в порядок после духоты и толкотни музея, погулял небрежно в Александровский сад и шлепнулся на скамью у памятника Пржевальскому.

– Это тебе не верблюдов доить, – с назидательной покровительственностью сказал он памятнику.

в свое время(середина 80-х) поразила ВСЯ книга Момент Истины(в августе 44).

Примерно в полночь сон наконец сжалился над игемоном. Судорожно зевнув, прокуратор расстегнул и сбросил плащ, снял опоясывающий рубаху ремень с широким стальным ножом в ножнах, положил его в кресло у ложа, снял сандалии и вытянулся. Банга тотчас поднялся к нему на постель и лег рядом, голова к голове, и прокуратор, положив собаке руку на шею, закрыл наконец глаза. Только тогда заснул и пес.
Ложе было в полутьме, закрываемое от луны колонной, но от ступеней крыльца тянулась к постели лунная лента. И лишь только прокуратор потерял связь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно тронулся по светящейся дороге и пошел по ней вверх прямо к луне. Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на прозрачной голубой дороге. Он шел в сопровождении Банги, а рядом с ним шел бродячий философ. Они спорили о чем-то очень сложном и важном, причем ни один из них не мог победить другого. Они ни в чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем. Само собой разумеется, что сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением -- ведь вот же философ, выдумавший столь невероятно нелепую вещь вроде того, что все люди добрые, шел рядом, следовательно, он был жив. И, конечно, совершенно ужасно было бы даже помыслить о том, что такого человека можно казнить. Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть этого путешествия вверх по лестнице луны.
Свободного времени было столько, сколько надобно, а гроза будет только к вечеру, и трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так говорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный порок.
Вот, например, не струсил же теперешний прокуратор Иудеи, а бывший трибун в легионе, тогда, в долине дев, когда яростные германцы чуть не загрызли Крысобоя-великана. Но, помилуйте меня, философ! Неужели вы, при вашем уме, допускаете мысль, что из-за человека, совершившего преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?
-- Да, да, -- стонал и всхлипывал во сне Пилат.
Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь, ночью, взвесив все, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы спасти от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!
-- Мы теперь будем всегда вместе, -- говорил ему во сне оборванный философ-бродяга, неизвестно каким образом вставший на дороге всадника с золотым копьем. -- Раз один -- то, значит, тут же и другой! Помянут меня, -- сейчас же помянут и тебя! Меня -- подкидыша, сына неизвестных родителей, и тебя -- сына короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы.
-- Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета, -- просил во сне Пилат. И, заручившись во сне кивком идущего рядом с ним нищего из Эн-Сарида, жестокий прокуратор Иудеи от радости плакал и смеялся во сне.

Из вереска напиток
Забыт давным-давно.
А был он слаще меда,
Пьянее, чем вино.

В котлах его варили
И пили всей семьей
Малютки-медовары
В пещерах под землей.

Пришел король шотландский,
Безжалостный к врагам,
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.

На вересковом поле,
На поле боевом
Лежал живой на мертвом
И мертвый - на живом.
_______

Лето в стране настало,
Вереск опять цветет,
Но некому готовить
Вересковый мед.

В своих могилках тесных,
В горах родной земли
Малютки-медовары
Приют себе нашли.

Король по склону едет
Над морем на коне,
А рядом реют чайки
С дорогой наравне.

Король глядит угрюмо:
"Опять в краю моем
Цветет медвяный вереск,
А меда мы не пьем!"

Но вот его вассалы
Приметили двоих
Последних медоваров,
Оставшихся в живых.

Вышли они из-под камня,
Щурясь на белый свет,-
Старый горбатый карлик
И мальчик пятнадцати лет.

К берегу моря крутому
Их привели на допрос,
Но ни один из пленных
Слова не произнес.

Сидел король шотландский,
Не шевелясь, в седле.
А маленькие люди
Стояли на земле.

Гневно король промолвил:
"Пытка обоих ждет,
Если не скажете, черти,
Как вы готовили мед!"

Сын и отец молчали,
Стоя у края скалы.
Вереск звенел над ними,
В море катились валы.

И вдруг голосок раздался:
"Слушай, шотландский король,
Поговорить с тобою
С глазу на глаз позволь!

Старость боится смерти.
Жизнь я изменой куплю,
Выдам заветную тайну!" -
Карлик сказал королю.

Голос его воробьиный
Резко и четко звучал:
"Тайну давно бы я выдал,
Если бы сын не мешал!

Мальчику жизни не жалко,
Гибель ему нипочем...
Мне продавать свою совесть
Совестно будет при нем.

Пускай его крепко свяжут
И бросят в пучину вод -
А я научу шотландцев
Готовить старинный мед!.."

Сильный шотландский воин
Мальчика крепко связал
И бросил в открытое море
С прибрежных отвесных скал.

Волны над ним сомкнулись.
Замер последний крик...
И эхом ему ответил
С обрыва отец-старик:

"Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды.
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.

А мне костер не страшен.
Пускай со мной умрет
Моя святая тайна -
Мой вересковый мед!"

в пику форумного противостояния:
Кирилл Аркадьич!
- Ну?
- Ты не сопи. Ответь! Тебе жалко - что-ли?
- Что ты хочешь услышать?
- За что - не любишь. Ты же сам - спецназовец!
- Кто - я?! Ты - прикалываешься?! Сравнил - с пальцем! Я - партизан, полевик. Вот - комбатант! Нас теперь - так матюгать стали. От ваших рембов я, обычно, бегаю. Причем, до усрачки, - быстро. Если время позволяет - минирую отход. Ну, иногда отстреливаюсь. Любой спецназёр, догнав, с наслаждением отрежет мне голову - по плечи и, удовлетворившись, еще и насрёт в грудную клетку. Нашел себе, блядь, спецназовца...
- Не! Тут - понятно. Задачи-то у тебя - самого, ведь чисто спецназовские?
- Чисто партизанские, ты хотел сказать.
- Какая разница?
- Большая. Спецназ, в первую очередь, герои. Дух победителя! Крылатые демоны войны! Супермены из кремния и стали! Потом все остальное... А мы - пехота из говна и соломы, что нам с вами ровняться?
- Да ладно! Ты - расскажешь. Скажи еще - обидно!
- Да нет! Ты не понял, Костя. Не в родах и названиях суть. В духе. Понимаешь? Вас изначально затачивают на подвиг. Вы - легенда, еще из учебки не выйдя. Сам факт наличия берета - как нимб. Само слово - вслушайся: "спецназ!" Каково?! - чуть помолчал, в углу не протестовали... - У меня, брат, уже была одна война, давно. Сейчас вторая... Полгода людей, один за одним теряю. Знаешь, что понял?
- Что? - голос глухой, но без обиды...
- Единственный подвиг здесь - достойно сдохнуть. Лег, не облажавшись, не подставив пацанов - герой! Остальное - пакость одна... Понимаешь, о чем - я?
- Да. У меня - пятая командировка...
- Четыре первые - где?
- Бывший Союз и Чечня, в основном.
- С Жихарем поговори. Он тоже - с тех краев.
- Говорил... Я тебе так скажу, командир. Мы - не герои, поверь. Дело свое - знаем. Служим - честно. И умирать - не собираемся. Однозначно - не герои, Аркадьич.
- Ну, и славно... Самое главное.


************************************************** **********
В трубе, зажав в последнем спазме дыхание, прошелестело.
- "Первый". Готовность! Начинаю отсчет!
- Есть отсчет!
Всё, камрады! Дед сейчас на Луну вас отправит...
- Пять... - глянул на Костю. Он заметил и твердо кивнул в ответ.
- Четыре... - спокойный молчун-связист, уперся взглядом внутрь себя.
- Три... - несчастный Педаля, забившись в нишу, старательно выполняет шипящую команду связистов "носа - не кажи!".
- Два... - в голове веер: от "не сработает сигнал", до "сейчас заметят и вмажут первыми; со всех своих стволов - залпом".
- Один...
Ну... Давай... Давай! Да-ва-й-й-й!
Три голоса - один в трубе и два на КППП - сливаются в единый, заглушенный страшным разрывом, крик:
- Огонь!!!
Ну, понеслась, твою мать! Даешь Сутоган, сука!!!

Глеб Бобров«Эпоха мертворожденных»

"Пятьдесят шесть. О мухах.

Разве могу осуждать мух за то, что ебутся? Однако когда на моей голове, злит. Так же и пидарасы. Когда в тихом уединении делают то, к чему лежат их души, кто возразит? Но они устраивают факельные шествия и приковывают себя к фонарям на набережной, дудят в дудки, бьют в барабаны и кричат, чтобы все знали про их нрав — что-де лупятся в очко и долбятся в жопу. Истинно, они хуже мух, ибо мухи только изредка согрешают на моей голове, пидарасы же изо дня в день пытаются совокупиться в самом ее центре. Мухи по недомыслию, пидарасы же хладнокровно и сознательно.

И через то постигаю, что пялить они хотят не друг друга, а всех, причем насильно, и взаимный содомус для них только предлог и повод..."

"Сто восемь. О музыке.

Те, кто долго жил среди пидарасов, говорят, что они втайне стыдятся своего греха и стараются поразить всякими фокусами. Думают про себя так: «Да, я пидарас. Так уж вышло — что теперь делать… Но может быть, я гениальный пидарас! Вдруг я напишу удивительную музыку! Разве посмеют плохо говорить о гениальном музыканте…» И поэтому все время стараются придумать новую музыку, чтобы не стыдно было и дальше харить друг друга в дупло. И если б делали тихо, в специальном обитом пробкой месте, то всем было бы так же безразлично, как и то, что долбятся в сраку. Но их музыку приходится слушать каждый день, ибо заводят ее повсеместно. И потому не слышим ни ветра, ни моря, ни шороха листьев, ни пения птиц. А только один и тот же пустой и мертвый звук, которым хотят удивить, запуская его в небо под разными углами.

Бывает, правда, что у пидарасов ломается музыкальная установка. В такие минуты спеши слушать тишину..."

Пелевин, S.N.U.F.F.

Оттуда же:

"Семьдесят один. Тайна власти.
Смотрящий по Шансону сказал: сущность власти не в том, что уркаган может начать войну. Сущность власти в том, что он сможет и дальше остаться уркаганом, если отдаст такой приказ точно в нужный момент — когда к нему повернутся пацаны. И никакого иного владычества нет, есть только гибель на ножах или слив в пидарасы.

Древние понимали это, нынешние нет.

Поистине, искусство властителя сводится лишь к тому, чтобы как можно дольше делать вид, будто управляешь несущим тебя смерчем, презрительной улыбкой отвечая на укоры подданных, что смерч несется не туда.

То же относится и ко многому иному"


имхо шикарная книжка.

Цитата:

---

Дарья Васильевна приехала и наказала сыну:
– Коли на Москве не повезло, так езжай, родимый, обратно в Чижово, а невестушку я тебе приглядела. Две деревеньки у ней, мужиков шесть десятков. Работящи и непьющи. Скотинки полный двор. Коровки-то – му-у, козочки – бе-э, свинюшки-то – хрю-хрю! Строения усадебны приличны, только вот печки дымят, неисправны... Уж така ладненька! Уж така до-мовитенька! Немножко коса, чуточку ряба. Но глаз от нее не оторвать. Никак не веселится, ревмя ревет, девство свое от покушений оберегая. Взаперти суженого поджидает. Вот ты, не будь балдой, и заявись – предстань женихом во плоти!
– Мне, маменька, жениться – как давиться. Сама ты дура, и для меня дуру нашла, чтобы на старости лет придурков нянчить...

---

Цитата:

---

Орловых было пять братьев – Иван, Григорий, Алешка, Федор и Владимир, а стрелец этот приходился им дедом. Все пятеро – верзилы-громобои, кровь с молоком и медом, растворенная водками и наливками. Службу начинали солдатами, и никто в Петербурге не мог совладать с ними, ибо на расправу были коротки. А всю шайку-братию держал в подчинении старший сирота – Иван Орлов; при нем младшие дышать не смели, садились лишь по его команде, величая Ванюшеньку почтительно – судариком, папинькой, старинушкой. Ежели его не понимали, Ванечка кулаком – бац в ухо, и в головах братцев наступало прояснение.

---

)))

Он задумчив всегда в себе,
Он высок и хорош собой,
Твой куратор из ФСБ,
Незаметный нигде герой.
Не смыкая усталых глаз
Он курирует каждый пост,
Чтобы ты не ушел от нас
Раньше времени на погост.
Зря не веришь мне, может быть,
Мой куратор с твоим знаком,
Они даже пивка попить
Могут в пятницу вечерком.
Вот придут они вечером в паб
Ноутбук каждый вынет свой,
Ты-то будешь смотреть на баб,
А они - следить за тобой.
Ты – простой интернет-баран,
Нет просветов в твоей судьбе,
А он минимум капитан,
Твой куратор из ФСБ.
Он как ангел-хранитель твой,
И пускай, он незрим тебе,
Он везде и всегда с тобой,
Твой куратор из ФСБ.
PS:
Я писал, что он гад и псих,
Что таких козлов больше нет,
Но он правит мой каждый стих,
Он и сам недурной поэт...

ультовая вещь. мародёр....

Ахмет, до сей поры пассивно таращившийся на Судьбу, внезапно возникшую посреди его маленькой и ясной жизни в лице трех небритых людей в камуфляже, очнулся. Почуяв кожей огромную важность того, что решили заполучить эти трое, он совершенно справедливо решил поторговаться до задатка.
-- Так, пока мне еще ничего секретного не сказали, вставлю пару слов: можете даже не обсуждать дальше, пока не пообещаете мне кое-что. Трое офицеров недовольно прервали прения, грозно воззрившись на посмевшего влезть в их базар ефрейтора. -- Ахметзянов, ты вообще уже оборзел. Ну, чего еще? -- Бля, Конев, да так - ничего. Ты меня под молотки хочешь бросить, особист твой ...особист же, правильно? - вон, закрывать меня уже собрался; этот, молодой - да сядь ты, капитан ты или адмирал - мне похую, салага ты еще. Молодой, говорю - вон, "с моими будет", "отвечаю" - всю дорогу мне будет свои спецназовские понты рисовать - а ты подумал, надо оно мне? Мне оно надо? Конев, ты меня знаешь - не увижу, что оно мне надо - не пойду. Хочешь, на Коране поклянусь - не пойду. Последовала секундная заминка, разразившаяся чудовищным матом из трех - нет, все-таки двух луженых командирских глоток. Ахмету наперебой сообщали, что он, ебаная чурка, не пойдет, а побежит, вон сейчас у меня ТАП освободится - и через пять минут, нет, не побежит - а его на пинках мои до самого... ну, до места, и копать он под заряды голыми руками будет, и к последней закладке его за хуй примотают, и еще много чего. Конев сидел молча, мрачно глядя сквозь Ахмета, похрустывая переплетенными пальцами. ...Думает, не вид делает, а думает. Пока эти беснуются. Поэтому он командир, а не они. Поэтому он сейчас и согласится. Все у нас получится, товарищ Ахметзянов... -- А-атставить! - рука принявшего решение Конева оглушительно грохнула по столешне. Крик как обрезало, и в наступившей тишине ясно проступили дребезжанье разбуженных ударом стаканов в шкафу где-то сзади, треск огня в печке, свист ветра и скрежет снега по оконному наморднику. Красные от натужного крика офицеры медленно опускались на места, дрожащими руками нащупывая подлокотники офисных стульев. На Ахмета глядели два дула глаз Конева.

"Наша жизнь -- постоянное бегство от себя, точно угрызения совести преследуют, пугают нас. Как только человек становится на свои ноги, он начинает кричать, чтоб не слыхать речей, раздающихся внутри; ему грустно -- он бежит рассеяться; ему нечего делать -- он выдумывает занятие; от ненависти к одиночеству -- он дружится со всеми, все читает, интересуется чужими делами, наконец, женится на скорую руку. Тут гавань, семейный мир и семейная война не дадут много, места мысли; семейному человеку как-то неприлично много думать; он не должен быть настолько празден. Кому и эта жизнь не удалась, тот напивается допьяна всем на свете -- вином, нумизматикой, картами, скачками, женщинами, скупостью, благодеяниями; ударяется в мистицизм, идет в иезуиты, налагает на себя чудовищные труды, и они ему все-таки легче кажутся, нежели какая-то угрожающая истина, дремлющая внутри его. В этой боязни исследовать, чтоб не увидать вздор исследуемого, в этом искусственном недосуге, в этих поддельных несчастиях, усложняя каждый шаг вымышленными путами, мы проходим по жизни спросонья и умираем в чаду нелепости и пустяков, не пришедши путем в себя"

Перед грозой

На лесенке, над иконой чудотворца, стоял парень и ломиком долбил ризу. Внизу стоял мужик — поддерживал лесенку.
— Сволочи! — сказал парень. — Риза-то, брат, никакая — кастрюльного золота. Не стоит лап пачкать… И тут бога обманывают…

Зощенко Михаил

Адреев-мысль

Напрасно я жду. О мои милые головастики — разве вы не я? Разве в ваших лысых головах работает не та же подлая, человеческая мысль, вечно лгущая, изменчивая, призрачная, как у меня? И чем моя хуже вашей? Вы станете доказывать, что я сумасшедший, — я докажу вам, что я здоров; вы станете доказывать, что я здоров, — я докажу вам, что я сумасшедший. Вы скажете, что нельзя красть, убивать и обманывать, потому что это безнравственность и преступление, а я вам докажу, что можно убивать и грабить, и что это очень нравственно. И вы будете мыслить и говорить, и я буду мыслить и говорить, и все мы будем правы, и никто из нас не будет прав. Где судья, который может рассудить нас и найти правду?
У вас есть громадное преимущество, которое дает одним вам знание истины: вы не совершили преступления, не находитесь под судом и приглашены за приличную плату исследовать состояние моей психики. И потому я сумасшедший. А если бы сюда посадили вас, профессор Држембицкий, и меня пригласили бы наблюдать за вами, то сумасшедшим были бы вы, а я был бы важной птицей — экспертом, лгуном, который отличается от других лгунов только тем, что лжет не иначе как под присягой.
Правда, вы никого не убивали, не совершали кражи ради кражи, и когда нанимаете извозчика, то обязательно выторговываете у него гривенник, что доказывает полное ваше душевное здоровье. Вы не сумасшедший. Но может случиться совсем неожиданная вещь…
Вдруг завтра, сейчас, сию минуту, когда вы читаете эти строки, вам пришла ужасно глупая, но неосторожная мысль: а не сумасшедший ли и я? Кем вы будете тогда, г. профессор? Этакая глупая, вздорная мысль — ибо отчего вам сходить с ума? Но попробуйте прогнать ее. Вы пили молоко и думали, что оно цельное, пока кто-то не сказал, что оно смешано с водой. И кончено — нет более цельного молока.
Вы сумасшедший. Не хотите ли проползти на четвереньках? Конечно, не хотите, ибо какой же здоровый человек захочет ползать! Ну, а все-таки? Не является ли у вас такого легонького желания, совсем легонького, совсем пустячного, над которым смеяться хочется, — соскользнуть со стула и немного, совсем немного, проползти? Конечно, не является, откуда ему явиться у здорового человека, который сейчас только пил чай и разговаривал с женой. Но не чувствуете ли вы ваших ног, хотя раньше вы их не чувствовали, и не кажется ли вам, что в коленах происходит что-то странное: тяжелое онемение борется с желанием согнуть колени, а потом… Ведь в самом деле, г. Држембицкий, разве кто-нибудь может вас удержать, если вы захотите крошечку проползти?

Андреев- расказ о семи повешеных.советую прочитать целиком,вещь уникальная.....

Вернер снова пожал плечами и попробовал свой пульс: сердце билось учащенно, но крепко и ровно, с особенной звонкой силой. Еще раз внимательно, как новичок, впервые попавший в тюрьму, оглядел стены, запоры, привинченный к полу стул и подумал:
?Отчего мне так легко, радостно и свободно? Именно свободно. Подумаю о завтрашней казни -- и как будто ее нет. Посмотрю на стены -- как будто нет и стен. И так свободно, словно я не в тюрьме, а только что вышел из какой-то тюрьмы, в которой сидел всю жизнь. Что это?? Начинали дрожать руки -- невиданное для Вернера явление. Все яростнее билась мысль. Словно огненные языки вспыхивали в голове -- наружу хотел пробиться огонь и осветить широко еще ночную, еще темную даль. И вот пробился он наружу, и засияла широко озаренная даль. Исчезла мутная усталость, томившая Вернера два последние года, и отпала от сердца мертвая, холодная, тяжелая змея с закрытыми глазами и мертвенно сомкнутым ртом -- перед лицом смерти возвращалась, играя, прекрасная юность. И это было больше, чем прекрасная юность. С тем удивительным просветлением духа, которое в редкие минуты осеняет человека и поднимает его на высочайшие вершины созерцания, Вернер вдруг увидел и жизнь и смерть и поразился великолепием невиданного зрелища. Словно шел по узкому, как лезвие ножа, высочайшему горному хребту и на одну сторону видел жизнь, а на другую видел смерть, как два сверкающих, глубоких, прекрасных моря, сливающихся на горизонте в один безграничный широкий простор. -- Что это! Какое божественное зрелище! -- медленно сказал он, привставая невольно и выпрямляясь, как в присутствии высшего существа. И, уничтожая стены, пространство и время стремительностью всепроникающего взора, он широко взглянул куда-то в глубь покидаемой жизни. И новою предстала жизнь. Он не пытался, как прежде, запечатлеть словами увиденное, да и не было таких слов на все еще бедном, все еще скудном человеческом языке. То маленькое, грязное и злое, что будило в нем презрение к людям и порою вызывало даже отвращение к виду человеческого лица, исчезло совершенно: так для человека, поднявшегося на воздушном шаре, исчезают сор и грязь тесных улиц покинутого городка, и красотою становится безобразное. Бессознательным движением Вернер шагнул к столу и оперся на него правой рукою. Гордый и властный от природы, никогда еще не принимал он такой гордой, свободной и властной позы, не поворачивал шеи так, не глядел так,- ибо никогда еще не был свободен и властен, как здесь, в тюрьме, на расстоянии нескольких часов от казни и смерти. И новыми предстали люди, по-новому милыми и прелестными показались они его просветленному взору. Паря над временем, он увидел ясно, как молодо человечество, еще вчера только зверем завывавшее в лесах; и то, что казалось ужасным в людях, непростительным и гадким, вдруг стало милым,- как мило в ребенке его неумение ходить походкою взрослого, его бессвязный лепет, блистающий искрами гениальности, его смешные промахи, ошибки и жестокие ушибы. -- Милые вы мои! -- вдруг неожиданно улыбнулся Вернер и сразу потерял всю внушительность своей позы, снова стал арестантом, которому и тесно, и неудобно взаперти, и скучно немного от надоевшего пытливого глаза, торчащего в плоскости двери. И странно: почти внезапно он позабыл то, что увидел только что так выпукло и ясно; и еще страннее,- даже и вспомнить не пытался. Просто сел поудобнее, без обычной сухости в положении тела, и с чужой, не вернеровской, слабой и нежной улыбкой оглядел стены и решетки. Произошло еще новое, чего никогда не бывало с Вернером: вдруг заплакал. -- Милые товарищи мои! -- шептал он и плакал горько.- Милые товарищи мои! Какими тайными путями пришел он от чувства гордой и безграничной свободы к этой нежной и страстной жалости? Он не знал и не думал об этом. И жалел ли он их, своих милых товарищей, или что-то другое, еще более высокое и страстное таили в себе его слезы,- не знало и этого его вдруг воскресшее, зазеленевшее сердце. Плакал и шептал: -- Милые товарищи мои! Милые вы, товарищи мои! В этом горько плачущем и сквозь слезы улыбающемся человеке никто не признал бы холодного и надменного, усталого и дерзкого Вернера -- ни судьи, ни товарищи, ни он сам.

трудно быть богом.....

Дон Кондор перестал сверлить его взглядом и буркнул: "Хорошо,
благодарю вас". Потом он сказал:
- Нужно, наконец, твердо понять, что ни ты, ни я, никто из нас
реально ощутимых плодов своей работы не увидим. Мы не физики, мы историки.
У нас единицы времени не секунда, а век, и дела наши это даже не посев, мы
только готовим почву для посева. А то прибывают порой с Земли...
энтузиасты, черт бы их побрал... Спринтеры с коротким дыханием...
Румата криво усмехнулся и без особой надобности принялся подтягивать
ботфорты. Спринтеры. Да, спринтеры были.
Десять лет назад Стефан Орловский, он же дон Капада, командир роты
арбалетчиков его императорского величества, во время публичной пытки
восемнадцати эсторских ведьм приказал своим солдатам открыть огонь по
палачам, зарубил имперского судью и двух судебных приставов и был поднят
на копья дворцовой охраной. Корчась в предсмертной муке, он кричал: "Вы же
люди! Бейте их, бейте!" - но мало кто слышал его за ревом толпы: "Огня!
Еще огня!.."
Примерно в то же время в другом полушарии Карл Розенблюм, один из
крупнейших знатоков крестьянских войн в Германии и Франции, он же торговец
шерстью Пани-Па, поднял восстание мурисских крестьян, штурмом взял два
города и был убит стрелой в затылок, пытаясь прекратить грабежи. Он был
еще жив, когда за ним прилетели на вертолете, но говорить не мог и только
смотрел виновато и недоуменно большими голубыми глазами, из которых
непрерывно текли слезы...
А незадолго до прибытия Руматы великолепно законспирированный
друг-конфидент кайсанского тирана (Джереми Тафнат, специалист по истории
земельных реформ) вдруг ни с того ни с сего произвел дворцовый переворот,
узурпировал власть, в течение двух месяцев пытался внедрить Золотой Век,
упорно не отвечая на яростные запросы соседей и Земли, заслужил славу
сумасшедшего, счастливо избежал восьми покушений, был, наконец, похищен
аварийной командой сотрудников Института и на подводной лодке переправлен
на островную базу у Южного полюса...
- Подумать только! - пробормотал Румата. - До сих пор вся Земля
воображает, что самыми сложными проблемами занимается нуль-физика...

не отрывок, но поразило

Цитата:

---

После окончания школы Хайнлайн решил по примеру старшего брата Рекса поступить в Военно-морскую академию США в Аннаполисе. Это было непросто сделать, так как для допуска к вступительным экзаменам нужно было заручиться поддержкой одного из конгрессменов или сенаторов[3]. Дополнительным препятствием для его поступления было то, что обычно принимался только один член семьи из одного поколения. Поэтому Хайнлайн принялся активно собирать рекомендательные письма и отсылать их сенатору Джеймсу А. Риду для получения его ходатайства. Пока Хайнлайн ждал результатов, он проучился курс в Университете Миссури (англ.)русск.. За это время сенатор Рид получил сотню писем от желающих поступить в академию Аннаполиса — пятьдесят по одному от каждого лица и пятьдесят от Хайнлайна[6]. Таким образом было добыто право поступать в академию и Хайнлайн в июне 1925 года стал кадетом академии после успешно пройденных вступительных экзаменов[9].

---

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A5...86.D0.B8.D1.8F
что ж он умел щемить.

Мне снился сон. Я был мечом.
В металл холодный заточен,
Я этому не удивлялся.
Как будто был здесь ни при чем.

Мне снился сон. Я был мечом.
Взлетая над чужим плечом,
Я равнодушно опускался.
Я был на это обречен.

Мне снился сон. Я был мечом.
Людей судьей и палачом.
В короткой жизни человека
Я был последнею свечой.

В сплетеньи помыслов и судеб
Незыблем оставался я.
Как-то, что было, есть и будет,
Как столп опорный бытия.

Глупец! Гордыней увлечен,
Чего хотел, мечтал о чем?!.
Я был наказан за гордыню.
… Мне снился сон. Я БЫЛ мечом

Цитата:

---

Кроули считал трассу одним из лучших своих достижений. На это ушли годы, три хакерские атаки, два грабежа со взломом, одна мелкая взятка, а когда все оказалось тщетно — два часа промозглой ночью, в грязи, покуда Кроули перемещал топографические колышки всего лишь на пару метров, чрезвычайно важных с оккультной точки зрения. Позже, наблюдая за первой пробкой длиной в добрых тридцать миль, Кроули испытал истинное удовольствие от сознания хорошо выполненного злодейства.
Ему была объявлена благодарность.

---

Благие знамения | Терри Пратчетт, Нил Гейман

Уже много попыток процитировать здесь что-нибудь сходили на нет... Увлекался чтением перед цитированием и понимал, что так много цитировать неразумно. А что-то одно выбрать - невозможно.
Сейчас наступлю себе на горло... Осторожно. Не до смерти.

Скрытый текст:

Песня трубадура

Я играю на свирели
или же на мандолине
и не думаю о цели,
не гадаю о причине,
не загадываю рая,
не боюсь я нынче ада:
я пою и я играю —
больше ничего не надо…

Бог с ней, с публикой: понуро
смотрит или обомлела —
вдохновенью трубадура
нет до слушателей дела.
Пусть, невежливый с толпою,
я с огнем порой играю,
я доверился гобою
и от счастья умираю.

Не владею я волшбою,
просто я сейчас в ударе:
я играю на гобое,
я играю на гитаре.
Пусть играю я со смертью
в пышной княжеской палате,
но не думаю, поверьте,
о расплате или плате.
Да, не ел с позавчера я.
Кашляю кровавым сгустком.
Но не думаю, играя,
о жарком и о бургундском.

Накормите ли, убейте,
все равно я неподкупно
буду жать на нервы флейте,
буду бить в утробу бубна.

Чуя кожу тамбурина,
струны и клавиатуру,
я плюю на свист кретина,
на хохочущую дуру.
Я люблю вас очень, люди,
но (прости меня, мадонна!)
я, припавши к струнам лютни
и к мехам аккордеона,
забываю о заботе
всех жующих на планете.
Я играю на фаготе,
я играю на кларнете.

Я играю на свирели
или же на мандолине,
и, не думая о цели,
не гадая о причине
этой музыки, рожденной
У меня в крови и в сердце,
я, как будто пригвожденный
к сонатине или скерцо,
не владею сам собою:
я в угаре. Я в ударе.
Я играю на гобое.
Я играю на гитаре.

Мне компания тромбона
предпочтительней обузы
всех советов Аполлона
и увещеваний Музы.
Даже Гонгора Арготе
не указ мне, в самом деле,
только были бы фаготы
под рукою… И свирели.

Хотя, конечно у Леона де Грейффа у меня десятки любимых стихотворений.

Редьярд Киплинг
«Заповедь»


Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
He забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен все воссоздавать c основ.

Умей поставить в радостной надежде,
Ha карту все, что накопил c трудом,
Bce проиграть и нищим стать как прежде
И никогда не пожалеть o том,
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: "Иди!"

Останься прост, беседуя c царями,
Будь честен, говоря c толпой;
Будь прям и тверд c врагами и друзьями,
Пусть все в свой час считаются c тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье
Часов и дней неуловимый бег, -
Тогда весь мир ты примешь как владенье
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!

Цитата:

---

– Знаете, – сказал он, – если мне понадобится консультация по духовным вопросам, я зайду к вам. Не возражаете?

– Всё в руках Аллаха, – ответила девушка.

– Позвольте, – вдруг повернулся к ней молодой человек с широкими зрачками, мирно глядевший до этого в огромный хрустальный шар. – Как это всё? А сознание Будды? Руки Аллаха ведь есть только в сознании Будды. С этим вы не станете спорить?

Девушка за прилавком вежливо улыбнулась.

– Конечно, нет, – сказала она. – Руки Аллаха есть только в сознании Будды. Но вся фишка в том, что сознание Будды все равно находится в руках Аллаха.

– Как писал Исикава Такубоку, – вмешался мрачный покупатель мефистофелевского вида, подошедший тем временем к прилавку, – оставь, оставь этот спор… Мне говорили, что у вас была брошюра Свами Жигалкина «Летние мысли сансарического существа». Вы не могли бы посмотреть? Наверно, на той полке, не-не, вот там, слева, под берцовой флейточкой…

HOMO ZAPIENS

Планшетка смотрелась на столе как танк на центральной площади маленького европейского городка. Стоявшая рядом закрытая бутылка «Johnny Walker» напоминала ратушу. Соответственно красненькое, которое Татарский допивал, тоже мыслилось в этом ряду. Его вместилище – узкая длинная бутылка – походило на готический собор, занятый под горком партии, а пустота внутри этой бутылки напоминала об идеологической исчерпанности коммунизма, бессмысленности исторических кровопролитий и общем кризисе русской идеи. Припав к горлышку, Татарский допил остаток вина и швырнул пустую бутылку в корзину для бумаг. «Бархатная революция», – подумал он.

Он сидел за столом в майке с надписью «Rage against the machine» и дочитывал инструкцию к планшетке. Гелевая ручка, которую он купил возле метро, без усилий встала в паз, и он закрепил ее винтом. Она была подвешена на слабой пружине, которая должна была прижимать ее к бумаге. Бумага – целая стопка – уже лежала под планшеткой; можно было начинать.

---

Generation П

Цитата:

---

...постояла на закате, почесала где не надо
и пошла своей дорогой.
Хороша дорога к дому!

---

Скрытый текст:

ПЕСНЯ О ЛОДОЧНИКАХ

Посреди пустыни Гоби есть завод подводных лодок.
Старший лодочник, очкарик, никогда не видел моря.
Средний лодочник - красотка, председатель профсоюза.
Младший лодочник - романтик. И должно быть, из двуполых.

Посреди пустыни Гоби есть у них гострудсберкасса.
Там они лежат годами - сберегают нажитое.
То-то им легко и ладно в глубине подводных лодок,
посреди пустыни Гоби, за стеной гострудсберкассы!

Раз в столетие с визитом к ним летает птица-боинг.
Хорошо следить за нею в слюдяные перископы!
Но боятся богдыхана. Повелит, и як летает,
красны буркалы распялит, бурно мочится из шланга.

Раз отлил, они решили, будто реки повернули.
В тот же час зарыли лодки, изнутри песком забили.
Что не спрятали - взорвали. Остальное растащили,
саксаулы порубили и решили партизанить.

Тут пришел верблюд с посыльным. С ним письмо от богдыхана:
дескать, что за матерь вашу!
Всё отрыть и жить, как жили!

Старший лодочник, очкарик, что ешё не видел моря,
средний лодочник, красотка, председатель профсоюза,
заседали молча, тройкой. Посидели-переспали.
Утром как врага народа расстреляли двуменьшого...

Как всегда в конце столетья прилетала птица-боинг.
Говаривали о погоде. Принимали прямо в лодке.
Угощали гоби с яком, по приказу богдыхана.
Удивлялась птица-боинг, заедая гоби яком:
"Как вы можете, ребята, столько лет без капли влаги?"

Тут же вынесла красотка, председатель профсоюза,
полведра аэрозоли по приказу богдыхана.
Засадила птица-боинг, гоби с яком отрыгнула!
Старший лодочник, очкарик, от конфуза обезумел!

Средний лодочник, красотка, председатель профсоюза,
приоткрыла косметичку и приказом по пустыне
повелела гнать из тыквы сок армянского разлива
и не медля изготовить три надежных апельсина
из отходов бумбы-ямбы труб и радиодеталей.

Дура, дура птица-боинг!
Где ей ведать, мокроступой,
что у нас гагары тонут без ведра аэрозоли!
Потому что гоби с яком им, гагарам, недоступно...

Средний лодочник, красотка, председатель профсоюза,
постояла на закате, почесала где не надо и пошла своей дорогой.
Хороша дорога к дому!

Посреди пустыни Гоби есть завод подводных лодок.
Старший лодочник, очкарик, никогда не видел моря.
Он лежит в гострудсберкассе под портретом богдыхана.

[Махмуд Исполкомов, год где-то 1989]

Эй. ты! Да, да, именно ты. По ту сторону экрана. Счастья тебе ))))

Цитата:

---

Сообщение от Ronin

Эй. ты! Да, да, именно ты. По ту сторону экрана. Счастья тебе ))))

---

Тебе тоже http://www.kolobok.us/smiles/standart/pleasantry.gif :biggrin: